Я ничего не имею против бога, мне просто не нравится его фан-клуб. ~Quid me nutrit sed me destruit.~
Весь окружающий мир – прослойкой старой, вздыбленной, тягучей.
Будто сцепка негативов - жирная и липкая, подернутая отпечатками засаленных пальцев.
Иссохшие трупы вокруг – почти что полые мешки из желтой, растрескавшийся кожи.
You mean nothing. You are no one. Just a form of inspiration.
Варево темноты – прогорклое и черное, оставляющее после себя привкус червивой плоти на языке.
Темнота – самое лучшее время для того, чтобы научиться видеть.
Текстура вяленного мира – пластмасса, крошка ороговевших кристаллов и гумусная почва.
Цвета подожженных кубиков сахара и сырой, иссохшей рыбьей требухи.
И звуков будто бы не существует более.
Все они захлебнулись в грудном клапане вакуума и в одночасье перестали существовать.
За окном – перешитая, подрагивающая, насмерть распятая тушка города.
Концентрированные круги сгоревшего пластика и аппендиксы абразивного металла.
Город – гидра, ощеренный желтоватыми, полувыдранными клычками перекошенных блочных застроек; город, обернутый во множество масок и зыбких слоев блестящего полиэтилена…
Живородящая тьма и гудроновые пески, бледная, тонкая подвеска исколотой луны.
Здесь небо затянуто свинцовыми тучами, словно заживающая рана - коростой синеватой плоти.
Полусгнивший карниз припух серой капелью, а собственные пальцы, тонкие и ветхие, с плотно зажатой раковой палочкой, кажутся затянутыми жирной бульонной пленкой.
Музыка – это всегда лекарство от реальности.
Философская сера в распорках полых вен.
А музыка, которая звучит, словно выпотрошенный труп, застывший в отчаянной жажде любви - лекарство вдвойне.
Будто сцепка негативов - жирная и липкая, подернутая отпечатками засаленных пальцев.
Иссохшие трупы вокруг – почти что полые мешки из желтой, растрескавшийся кожи.
You mean nothing. You are no one. Just a form of inspiration.
Варево темноты – прогорклое и черное, оставляющее после себя привкус червивой плоти на языке.
Темнота – самое лучшее время для того, чтобы научиться видеть.
Текстура вяленного мира – пластмасса, крошка ороговевших кристаллов и гумусная почва.
Цвета подожженных кубиков сахара и сырой, иссохшей рыбьей требухи.
И звуков будто бы не существует более.
Все они захлебнулись в грудном клапане вакуума и в одночасье перестали существовать.
За окном – перешитая, подрагивающая, насмерть распятая тушка города.
Концентрированные круги сгоревшего пластика и аппендиксы абразивного металла.
Город – гидра, ощеренный желтоватыми, полувыдранными клычками перекошенных блочных застроек; город, обернутый во множество масок и зыбких слоев блестящего полиэтилена…
Живородящая тьма и гудроновые пески, бледная, тонкая подвеска исколотой луны.
Здесь небо затянуто свинцовыми тучами, словно заживающая рана - коростой синеватой плоти.
Полусгнивший карниз припух серой капелью, а собственные пальцы, тонкие и ветхие, с плотно зажатой раковой палочкой, кажутся затянутыми жирной бульонной пленкой.
Музыка – это всегда лекарство от реальности.
Философская сера в распорках полых вен.
А музыка, которая звучит, словно выпотрошенный труп, застывший в отчаянной жажде любви - лекарство вдвойне.
