Я ничего не имею против бога, мне просто не нравится его фан-клуб. ~Quid me nutrit sed me destruit.~
Старые, старые, до дыр изломанных протертые сны.
О потаенных комнатах и перепланировках души.
Это мой дом и одновременно нет.
Длинные коридоры с сокровенными закутками.
Спаленка - мастерская – игровая – спортзал.
И необычная, незаметная глазу комнатка – барахолица.
Шезлонг, стеклянные панельки, лиловые агротубусы, голографические наклейки.
О забегаловке дорожной, куда я прихожу каждый год на встречу с мамой.
В отведенную дату, табельное число в календаре.
Пропустив пару лет, я возвращаюсь внове, но мамы-то нет.
Забегаловка разрослась, стала круче, элитарнее и пышнее.
Но мамы-то больше нет. Мама не ждет…
О внеочередном туссе на хатке незнакомой.
Я, Рыж и Даша.
Из неприглашенных – внезапно Паукар Вами.
Он просто избивает меня в телячий фарш.
Кулаками борцовыми месит лицо.
Кожа отслаивается, мышцы проминаются, лицевые кости трещат – и ломаются.
Физиономия – что земляничный пудинг, с редким вкраплением околоток-зубов.
А потом он хватает меня за ногу и об пол начинает бить.
Методично раскатывает по всей окружной мебели.
Девочки плачут надрывно, в три полнокровных ручья.
А он ведь всего лишь убийца.
С навсегда засвеченной палитрой эмотивных чувств.
Отфутболенная подобно зашкваренному мячу, тушка моя оказывается все ближе к двери.
И я уже даже плюю на свою ссаную гордыню.
Точнее, харкаю кровью в ее изуродованное, перешитое лицо.
Умоляю садиста убить меня.
Паукар подхватывает мой окровавленный, влажный ком на руки и….
сбрасывает с балкона.
Странно, что убийца не учел мои любимые трюки.
И то, что мерзлая земля окутана пушным снежным покрывалом.
И то, что я очень-очень, все еще хочу жить.
Поэтому худо-бедно поднимаюсь на перебитые ноги.
Сбрасываю невесть откуда взявшиеся резиновые сапоги – и бегу быстро, как могу.
Одноглазым, чумным, в мясо распоторошенное дивом.
Дома-коды-двери-подъезды-и тьма.
Все это – вереницей невнятной, замешенной, внутриутробной.
Я шлепаю голыми, проколотыми пятками по грязевой кристальной кашице.
Кажется, уже не одна.
И до усрачки невиданной, просто адово страшно…
О потаенных комнатах и перепланировках души.
Это мой дом и одновременно нет.
Длинные коридоры с сокровенными закутками.
Спаленка - мастерская – игровая – спортзал.
И необычная, незаметная глазу комнатка – барахолица.
Шезлонг, стеклянные панельки, лиловые агротубусы, голографические наклейки.
О забегаловке дорожной, куда я прихожу каждый год на встречу с мамой.
В отведенную дату, табельное число в календаре.
Пропустив пару лет, я возвращаюсь внове, но мамы-то нет.
Забегаловка разрослась, стала круче, элитарнее и пышнее.
Но мамы-то больше нет. Мама не ждет…
О внеочередном туссе на хатке незнакомой.
Я, Рыж и Даша.
Из неприглашенных – внезапно Паукар Вами.
Он просто избивает меня в телячий фарш.
Кулаками борцовыми месит лицо.
Кожа отслаивается, мышцы проминаются, лицевые кости трещат – и ломаются.
Физиономия – что земляничный пудинг, с редким вкраплением околоток-зубов.
А потом он хватает меня за ногу и об пол начинает бить.
Методично раскатывает по всей окружной мебели.
Девочки плачут надрывно, в три полнокровных ручья.
А он ведь всего лишь убийца.
С навсегда засвеченной палитрой эмотивных чувств.
Отфутболенная подобно зашкваренному мячу, тушка моя оказывается все ближе к двери.
И я уже даже плюю на свою ссаную гордыню.
Точнее, харкаю кровью в ее изуродованное, перешитое лицо.
Умоляю садиста убить меня.
Паукар подхватывает мой окровавленный, влажный ком на руки и….
сбрасывает с балкона.
Странно, что убийца не учел мои любимые трюки.
И то, что мерзлая земля окутана пушным снежным покрывалом.
И то, что я очень-очень, все еще хочу жить.
Поэтому худо-бедно поднимаюсь на перебитые ноги.
Сбрасываю невесть откуда взявшиеся резиновые сапоги – и бегу быстро, как могу.
Одноглазым, чумным, в мясо распоторошенное дивом.
Дома-коды-двери-подъезды-и тьма.
Все это – вереницей невнятной, замешенной, внутриутробной.
Я шлепаю голыми, проколотыми пятками по грязевой кристальной кашице.
Кажется, уже не одна.
И до усрачки невиданной, просто адово страшно…