До Ревды нам осталось совсем немного.
Всего лишь преодолеть перевал Смерти Карнасурт – пару часиков пехом в самую крутую и высотную гористую хребтину, чей полувертикальный слой сложен скользкими, обледенелыми камнями, шаткими, словно зубы во рту восьмидесятилетнего дедули-алконавта.
Нинчурт просто курит в углу и завистливо выдыхает ядоносные пары.
Именно здесь, в году нынешнем, месяце июне, насмерть замерзли трое туристов.
Сияло солнышко, свиристели беззаботные птички…
И тут внезапно, все окружное, разряженное благолепие стало монохромным.
Налетела метель – кусачая, нежданная и посреди лета еще более беспощадная.
Одного смерть настигла сразу же. От обморожения.
Тело второго нашли буквально в ста метрах от почившего товарища.
Ну а третий… переполз проклятый перевал, а дух испустил уже на самом спуске к Ревде.
История грустная, однако в наших условиях – незыблемый опыт.
Облегчаем рюкзаки, пеленаемся во все самое теплое, мотаем мордашки шарфами на манер боевого отряда унтер-моджахедов и ритуально сгрызаем оставшуюся половинку шоколадки. На четверых.
… Мне начинает не хватать воздуха уже на 20-й минуте подъема.
Задыхаюсь, словно долбанный угорь, которого вышвырнули из проруби на голый лед.
Да и остальные чувствуют себя не лучше.
Однако второе дыхание не за горами.
А за ним – третье, четвертое, пятидесятое…
Методично карабкаемся наверх по запорошенным, шатко-валким камням, сияющим на солнце подобно перламутровым чешуйкам золотой рыбки.
Одно неверное движение – минимум ушиб, максимум - летальный скат под горку.
читать дальшеА Масенок единственный, кто не пожелал прятать фотоаппарат.
Даже на столь ололошном, гребанном подъеме.
Как результат – меня ментально поддерживают бескрайние, фееричные панорамы разверстых гор, опутанные лилейным войлоком тумана цвета ангельских перьев и криолитовые, нежные-розовые травушки - цветы, изящно законсервированные в лед.
Небо – словно обколотые струпья благородного сапфира.
И я, подобно сказочному, бедовому Гулливеру, смело шагаю вперед, чинно презрев вспомогательные артефакты в виде косоострых палок, которыми заведомо вооружились наш вожак Труп и хрупкая Ули.
Трансмутация небес происходит нежданно-негаданно и резко – как, очевидно, и в случае с несчастными туристами.
Чистый, лазурный ситец тяжелеет, видоизменяется и пенится, смыкаясь над головой обожженными бетонными блоками-без-швов.
Алхимическая стадия Нигредо являет себя во всей своей шокирующей, темной красе.
И вот она, гарцует, будто бы на низложенной к светилу ладони – горная метель.
Облепляет со всех сторон штукатурно-серым, скрадывает полуденный свет и каменистые кручи под ногами.
Налетает уже на самой вершине, подобно оголодавшему до мертвечины стервятнику – бьет в поясницу светозвуковой гранатой и проштопывает насквозь скрипичной струной натянутые сухожилия-мышцы...
Сухим, алмазным крошевом – прямо в лицо.
Бесперебойной очередью неисправного советского полуавтомата.
Вмиг розовеют-коченеют скулы, кажется, морду практически в кровь раздирает.
Очень, очень больно. И, кажется, будто бесконечно.
Впиваются, обжигают, скребут.
Обжигают, скребут, впиваются.
Будто бы каждую пору выцарапывают хирургическими иголками.
На закодубевшей кожурке лица – дивные, нифльхеймские сакро-узорки…
Визаж-таттуаж-а-ля-натюрель.
Было бы еще больнее, однако же холод – блестящий антисептик.
И дивный морфинист в придачу…
Однако же не видно не зги.
Чесать против ветра мордой к распахнутой стихии, кажется, наша стезя.
Но это так, фиготня на палке.
Самое страшное настигает, когда метельные осколки начинают резать глаза.
Очень забавно, что не сразу.
Выпукло-влажный белок теперь не спасает даже уютный слой запорошенных, хладных, меж-собою-перевенчанных ресниц.
Смотреть вперед невозможно, и опять-таки вусмерть-как-больно.
Чувствую себя мальчиком Каем, однако с целой кучей осколков вдоль, поперек и внутри тела.
Осколки изящным губным росчерком творят боль и испаряются.
Оставляя после себя едкие, прохладные лужицы в вишнево-алых уголках глаз.
А ведь под ногами все еще крутой, снежистый склон и огромные, неустойчивые, коркой льда окованные камни...
Вот что по-настоящему пробуждает, еще раз апелирует к слову «больно» и заставляет гулко-бессвязанно-топко вышагивать вперед.