Пахи-пах в незалежнем Люблино.
Штудирую Кастанеду, учусь постепенно видеть знаки своих хранителей.
Два ворона над челом вьются, нестрелянные собаки возле дома встречают.
Глаза, кажется, мутируют и мажутся, плещутся на донышке черной сукровью.
Пейот, диаблеры, умито и люди… снова люди, люди, люди...
Ритуальной бязью ложатся найтмайры на осознанием воспаленное нутро.
Макабрические суицидальные дримеры в зачерствевшем небе, раскрашенном кармином и мастикой, стиснутом челюстями отциклеванных крыш.