Я вижу прошлое.
Выпуклой, попкорно-глянцевой кинолентой.
Словно разменные монеты утопают и пропадают в прорезях искалеченных пальцев.
Нет, мое кино отнюдь не выжжено-прогорклое, чернушно-белое; все наоборот.
Я вижу ярко и полнокровно, всем чертовым зрачок-вскрывающим спектром.
Я помню все: удары-истерики-перегар-пьянки-рубцы…
Помню что было, когда ты, пьяный, сломал замок в ванной.
Помню, как ты бил меня головой о крашеный паркет, заламывая косточки до противного хруста, помню размашистые удары по лицу - тогда твоя рука казалось такой большой и опасной, сильной напряженной...
Я помню разбитую кружку, расхреначенный магнитофон и алый дождик крови.
Кровь глухо-часто барабанила оземь из твоей опущенной головы на пол.
Кап-кап-капи-кап…
Тогда я впервые осмелилась защищаться.
Я разбила тебе голову, а ты не причинил мне боли в ответ.
Возможно, понял. Возможно, задумался. А может быть...
Потом я ушла в секцию по каратэ.
* * *
Знаешь, ты ведь всегда был и оставался трусоватой, слабой личностью.
Поэтому и избить был способен разве что своего ребенка.
Но тот вечер…
Ты совершил Поступок.
На самом деле. Без дураков-обиняков.
Я не помню, что крутили по рябящему телеящику.
Я сидела далеко - между тобой и телевизором, словно прохудившееся огородное пугало и почему-то ощущала себя запиханной в стерилизованную камеру хранения.
Подобравшаяся изнутри, вакуумно-пустая, отпустившая все свои эмоции.
Я тогда четко решила для себя – я устала и просто не буду реагировать.
На пьяные выкрики, грязную ругань, точные удары.
Просто буду сидеть зомби-трупом перед зомбо-ящиком.
И даже не стану шевелиться.
Спектакль с «выбрасыванием в окно» повторялся еженедельно вот уже пару лет.
И каждый раз мы с матерью драли в кровь свои расшатанные нервные клетки, хватая неудачника-самоубийцу за руки, ноги, голову...
С психологической точки зрения, не особо-таки пытаясь помочь.
А потом прекратили.
А он – нет.
После своих неудачных перфомансов просто валялся прохудившимся мешком картошки на балконе – раздавленный, жалкий.
А потом уползал.
За водкой вновь.
* * *
Но на этот раз, когда ты перекинул синюшно-худощавую голень через бортик и на мгновение застыл, вертя лохматой головой из стороны в сторону я почему-то знала – «ты сможешь».
Я наблюдала и знала.
И поэтому даже не шевельнулась, когда, отплевываясь белесистой слюной, проклиная и желая мне сдохнуть, ты рванул к балкону…
Знаешь, я ведь буду помнить тебя вечность.
По крайней мере, на время своей вечности.
Я не знаю, простила ли, но равнодушной к тебе уж точно не останусь.
Наверное, именно поэтому я все еще храню твои часы с исцарапанным, мутно-зеленым циферблатом, древний, едва ли на крошево не рассыпающийся в руках фотоальбом и обручальное кольцо.
Мать давным-давно позабыла о нем.
Но оно есть.
Осталось.
Просто RIP.
Я поднимаю этот бокал рубиновой горечи за тебя, папа.
И твою (печальную ли?) кончину.